MIA -
главная
страница | Глав.
стр.
Иноязычной
секции | Глав. стр.
Русской
секции | Троцкийский
архив
Оригинал
находится на
странице http://www.revkom.com
Последнее
обновление
Февраль 2011г.
Вопрос о радикализации масс не исчерпывается, однако, стачечным движением. Как обстоит дело с политической борьбой? И, прежде всего: как обстоит дело с численностью и влиянием коммунистической партии?
Замечательно, что, говоря о радикализации, официальные вожди с поразительным легкомыслием игнорируют вопрос о собственной партии. Между тем факт таков, что, начиная с 1925 года число членов партии падало из года в год: в 1925 г. - 83.000 членов; 1926 г. - 65.000; 1927 - 56.000; 1928 - 52.000; 1929 - 35.000. Мы пользуемся для прошлых лет официальными цифрами секретаря Коминтерна Пятницкого, для 1929 г. - цифрой Семара. Как бы ни относиться к этим, несомненно, крайне преувеличенным данным, они в совокупности своей с полной ясностью рисуют кривую упадка партии: за пять лет число членов упало более чем в два раза. Нам скажут, что качество важнее количества, и что теперь в партии остались лишь вполне надежные коммунисты. Допустим. Но вопрос совсем не в этом. Процесс радикализации масс может состоять никак уж не в изоляции кадровых элементов, а, наоборот, в приливе к партии ненадежных и полунадежных и в превращении их в надежных. Примирять политическую радикализацию масс с систематическим уменьшением числа членов партии можно лишь в том случае, если считать, что партия в жизни рабочего класса - то же, что пятое колесо в телеге. Факты сильнее слов: не только в течение 1925-1927 г.г., когда стачечная волна падала, но и в течение двух последних лет, когда число стачек стало возрастать, мы наблюдаем продолжающийся упадок партии.
На этом месте почтенные Панглоссы официального коммунизма перебьют нас указанием на "диспропорцию" между численностью партии и ее влиянием. Такова теперь вообще формула Коминтерна, созданная хитрецами для простаков. Однако эта каноническая формула не только ничего не объясняет, но в известном отношении даже ухудшает дело. Опыт рабочего движения свидетельствует, что разница между радиусом организации и радиусом влияния партии - при прочих равных условиях - тем больше, чем менее революционный, чем более "парламентский" характер имеет данная партия. Оппортунизм гораздо легче, чем марксизм, опирается на распыленные массы. Это видно, в частности, из простого сравнения социалистической и коммунистической партий.
Накануне законодательных выборов 1924 г. президиум ИККИ в особом воззвании к французской коммунистической партии объявлял социалистическую партию Франции "несуществующей". Воззвание принадлежало легкокрылому Лозовскому. Напрасно я протестовал письмом на имя президиума против этой легкомысленной оценки, разъясняя, что реформистски-парламентская партия может сохранять очень широкое влияние при слабой организации и даже слабой прессе. Это было сочтено моим "пессимизмом". Результаты выборов 1924 г., как и весь дальнейший ход развития, не замедлили, разумеется, и на этот раз ниспровергнуть оптимистическое легкомыслие Зиновьева - Лозовского.
Систематический рост "диспропорции", при упадке числа организованных коммунистов, не мог бы, следовательно, означать ничего иного, кроме того, что французская коммунистическая партия из революционной превращается в парламентскую и муниципальную. Что этот процесс до некоторой степени имел место за последние годы, об этом неоспоримо свидетельствуют недавние "муниципальные" скандалы, за которыми, надо опасаться, еще последуют и "парламентские" скандалы. Тем не менее, различие между коммунистической партией, в том виде, как она есть, и социалистической агентурой буржуазии остается громадным. Панглоссы руководства попросту клевещут на французскую коммунистическую партию, когда разглагольствуют о какой-то гигантской диспропорции между ее численностью и ее влиянием. Нетрудно показать, что и политическое влияние коммунизма - увы! - очень мало выросло за последние пять лет.
Для марксистов - не секрет, что парламентские и муниципальные выборы крайне искажено, и всегда в ущерб революционным тенденциям, преломляют действительные настроения угнетенных масс. Тем не менее, динамика политического развития находит свое отражение и в парламентских выборах: это одна из причин, почему мы, марксисты, принимаем активное участие в парламентской и муниципальной борьбе. О чем же свидетельствуют цифры избирательной статистики?
На законодательных выборах 1924 года коммунистическая партия собрала 875.000 голосов, немногим меньше 10% всех голосовавших. На выборах 1928 г. партия собрала несколько более миллиона голосов (1.064 тысяч), что составляет 11⅓% поданных гол. Таким образом, за четыре года удельный вес партии в избиратель ном корпусе страны вырос на 1⅓%. Если б процесс шел тем же темпом и далее, то перспектива Шамбеляна насчет 30-40 лет "социального мира" могла бы оказаться слишком и революционной.
"Несуществовавшая" (по Зиновьеву - Лозовскому) уже в 1924 г. социалистическая партия собрала в 1928 г. почти 1.700.000 голосов, более 18% общего числа, или в полтора с лишним раза более чем коммунисты.
Результаты муниципальных выборов мало изменяют эту общую картину. В некоторых промышленных центрах (Париж, север), перемещение голосов от социалистов к коммунистам, несомненно, имело место. Так, в Париже удельный вес коммунистических голосов вырос за четыре года (1925 - 1929) с 18,9% до 21,8%, т. е. на 3%, тогда как доля социалистических голосов упала с 22,4% до 18,1%, т. е. на 4%. Симптоматическое значение такого рода фактов неоспоримо, но они сохраняют пока все же локальный характер, а главное, сильно скомпрометированы тем антиреволюционным "муницилизмом", воплощением которого является Луи Селье и ему подобные мелкие буржуа. Вообще же муниципальные выборы, происходившие через год после законодательных, не внесли существенных изменений в результаты этих последних.
Другие показатели политической жизни также целиком говорят против, по меньшей мере, преждевременных утверждений насчет происшедшей будто бы за последние два года политической радикализации масс. Тираж L'Humanite, насколько мы знаем, за последние два года отнюдь не поднялся. Денежные сборы в пользу L'Humanite представляют, несомненно, отрадный факт. Но такие сборы мыслимы были бы, при демонстративной аттаке реакции на газету, и год, и два, и три тому назад.
Первого августа - не надо об этом забывать ни на минуту - партия оказалась неспособной мобилизовать не только ту часть пролетариата, которая голосовала за нее, но хотя бы всех синдицированных рабочих. В Париже, по, несомненно, преувеличенному подсчету L'Humanite, в первоавгустовской демонстрации принимало участие около 50.000 рабочих, т. е. меньше половины синдицированных. В провинции дело обстояло несравненно хуже. Этот факт свидетельствует, отметим мимоходом, что "руководящая роль" Политбюро в среди унитарных чиновников вовсе не означает еще руководящей роли партии в среде синдицированных рабочих. А ведь последние составляют лишь маленькую дробь класса. Если революционный подъем есть столь неоспоримый факт, то куда же годится то партийное руководство, которое в острый момент советско-китайского конфликта не могло вывести на анти-милитаристскую демонстрацию даже и четвертой (вернее сказать; даже и десятой) части своих избирателей в стране? Никто не требует от руководства компартии невозможного. Класс изнасиловать нельзя. Но что придало манифестации 1-го августа характер прямого краха, это чудовищная "диспропорция" между победоносными криками руководства и реальным откликом масс.
Что касается синдикальной организации, то она, судя по официальным цифрам, с запозданием на один год проделывало упадок партии. В 1926 г. унитарная конфедерация насчитывало 475.000 членов, в 1927 - 452.000, в 1928 году - 375.000. Потеря профессиональными союзами 100.000 членов при росте стачечной борьбы в стране представляет неоспоримое доказательство того, что унитарная конфедерация (C.G.T.U.) не отражает основных процессов, происходящих в области корпоративно-экономической борьбы масс, а лишь, как увеличенная тень партии, проделывает с некоторым запозданием упадок последней.
Приведенные в настоящем очерке данные с удвоенной силой подтверждают те выводы, которые мы, в полуаприорном порядке, сделали в первой статье из анализа цифр стачечной борьбы. Напомним их еще раз. Годы 1919-1920 были кульминационными годами пролетарской борьбы во Франции. После того начался отлив, который в экономической области стал после шести лет сменяться новым, пока еще очень медленным приливом; в политической же области отлив или застой продолжается, по крайней мере, в главной массе пролетариата, еще и сейчас. Неоспоримым является, таким образом, пробуждение активности известных слоев пролетариата в области экономической борьбы. Но и этот процесс проходит пока еще через свою первую стадию, когда в борьбу вовлечены преимущественно предприятия легкой промышленности, с явным перевесом неорганизованных рабочих над организованными и со значительным удельным весом иностранных рабочих.
Толчком к стачечной борьбе явился подъем экономической конъюнктуры при одновременном вздорожании жизни. На первых своих стадиях усиление корпоративной борьбы вообще не сопровождается обыкновенно революционным подъемом. Нет этого и сейчас. Наоборот, экономический подъем на известное время может даже ослабить политические интересы рабочих, по крайней мере, известных их слоев.
Если принять далее во внимание, что французская промышленность уже в течение двух лет проходит через стадию подъема; что о безработице в основных отраслях промышленности нет и речи; а в некоторых отраслях наблюдается даже острый недостаток рабочих рук, то нетрудно прийти к выводу, что при этих исключительно благоприятных для синдикальной борьбы условиях, нынешний размах стачечного движения должен быть признан крайне умеренным. Основными признаками этой умеренности являются: остающаяся еще от прошлого периода депрессия в массах, и медленность самого промышленного подъема.