MIA -
главная
страница | Глав.
стр.
Иноязычной
секции | Глав. стр.
Русской
секции | Троцкийский
архив
Оригинал
находится на
странице http://magister.msk.ru/library/trotsky
Последнее
обновление
Февраль 2011г.
Каков путь Ленинбунда?
Ультралевизна и марксизм.
Мы установили в международном коммунизме три основных течения: правое, центристское и левое (марксистское). Но эта классификация не исчерпывает вопроса: она оставляет в стороне ультралевых. Между тем, они существуют, действуют, совершают ошибки и грозят скомпрометировать дело оппозиции.
Правда, ультралевых того наивно-революционного "наступательного" типа, которому Ленин посвятил свою известную книжку, сейчас уже больше нет или почти нет. Немного осталось в оппозиции ультралевых и в духе 1924-25 годов (Маслов и пр.). Опыт поражений не прошел бесследно. Но далеко не все бывшие ультралевые усвоили уроки этих годов. Одни освободились от предрассудков, сохранив революционный дух. А другие утратили революционный дух, сохранив предрассудки. Во всяком случае осталось немало ультралевых, отравленных скептицизмом. Они охотно проявляют формальный радикализм во всех тех случаях, где это их не обязывает к действию. В практических же вопросах они чаще склоняются к оппортунизму.
Если реформизм есть непримиримый противник, то ультралевизна есть внутренняя болезнь, которая мешает борьбе с противником. От нее необходимо освободиться во что бы то ни стало.
В течение ряда месяцев я делал попытки путем писем добиться от правления Ленинбунда ясности в самых основных вопросах коммунистической политики. Из этого ничего не вышло. Разногласия оказались слишком значительны. Нет другого пути, как вынести их наружу и подвергнуть серьезному обсуждению. Тем более, что начало дискуссии уже положено редакцией изданий Ленинбунда после того, как в левой коммунистической оппозиции обнаружились, в связи с советско-китайским конфликтом, не только серьезные, но прямо решающие разногласия. На этой почве уже сложились группировки. Разумеется, личные передвижки еще будут. Ряд товарищей, занявших неправильную позицию, исправят ее. Другие, наоборот, углубляя свою ошибку, дойдут до конца, т. е. совершенно оторвутся от марксистской позиции. Так бывает всегда во всех глубоких спорах, когда неоформленные до того разногласия проверяются на крупных событиях.
Нет худа без добра. В разрозненных оппозиционных кружках слишком много явлений идейного застоя и рутины. Крупные политические разногласия, обсужденные до конца, позволяют жизненным элементам и группам в оппозиции легче найти для себя правильное место и тем ускорять процесс идейной кристаллизации по реальным, а не воображаемым осям.
В вопросе о советско-китайском конфликте мы имеем две основные точки зрения, связанные с самыми основными проблемами международной революции и марксистского метода.
Наиболее законченное в своем роде выражение формально-левой точки зрения, дал Лузон. Ему это легче по всему складу мышления. Тов. Лузон не марксист, а формалист. Он оперирует гораздо лучше с географией, техникой, статистикой, чем с материалистической диалектикой классового общества. Из его статей можно нередко многое узнать, но по ним нельзя политически учиться. Лузона гораздо больше занимает отвлеченная национальная "справедливость", чем реальная борьба за освобождение угнетенных народов. Лузон обстоятельно доказывает, что китайско-восточная дорога была построена царизмом в целях захвата и грабежа. Он показывает на карте, что эта дорога пересекает Манчжурию. Он доказывает статистическими данными, что Манчжурия заселилась за последние десятилетия китайскими крестьянами. Таким образом, мы получаем русскую железную дорогу на китайской земле рядом с железными дорогами империалистических государств. В чем же разница? спрашивает Лузон. - Разницы нет, или почти нет, заключает он. Договор 1924 года был империалистическим договором. Ленин наверное вернул бы дорогу Китаю. Лузон это знает наверняка.
Чтобы определить, носит ли политика в отношении данной провинции империалистический характер, по Лузону достаточно определить, какой народностью заселена данная провинция: "если бы северная Манчжурия была заселена русскими, - политика царя и Советского Союза была бы законной; если же она заселена китайцами, то это ничто иное, как политика грабежа и угнетения" (Revolution Praletarienne, 1 августа 1929 года). Не веришь своим глазам, читая эти строки. Политика царя и политика рабочего государства рассматриваются исключительно под национальным углом зрения и совершенно при этом отождествляются. Лузон объявляет законной (legitime) политику царя в русских областях. Между тем, для нас политика царя в Сибири была не менее преступной, грабительской и угнетательской, чем в Манчжурии. Политика большевиков, хороша она или дурна, проводит одни и те же принципы в Манчжурии, в Сибири и в Москве. Тов. Лузон! Кроме наций существуют классы. Национальная проблема вне классовых соотношений есть фикция, ложь и удавная петля для пролетариата.
Метод Лузона - не марксизм, а голый схематизм. Он находит свою кару в том, что социал-демократические издания почти без исключения развивают тот же ход мыслей и приходят к тому же выводу. Решение Второго Интернационала, выработанное под руководством Отто Бауэра, полностью воспроизводит мысли Лузона. Да и как иначе? Социал-демократия по необходимости формалистична. Она кормится аналогиями между фашизмом и коммунизмом. Для нее все, кто "отрицают" демократию или нарушают ее, стоят в одной плоскости. Высшим критерием является "демократия", которую реформисты (на словах) поднимают над классами. Совершенно также Лузон поступает с принципом национального самоопределения. Это тем более любопытно, что Лузон в качестве синдикалиста, склонен скорее формалистически отрицать демократию. Но с формалистами часто бывает, что, отрицая целое, они почтительно склоняется перед частью. Национальное самоопределение есть один из элементов демократии. Борьба за национальное самоопределение, как и вообще за демократию, играет огромную роль в жизни народов, в частности в жизни пролетариата. Кто не умеет использовать учреждения и формы демократии, в том числе и парламентаризма, в интересах пролетариата, тот плохой революционер. Но с пролетарской точки зрения ни демократия в целом, ни национальное самоопределение, как ее существенная часть, не стоят над классами и не являются высшим критерием революционной политики. Вот почему социал-демократические аналогии между фашизмом и большевизмом мы считаем шарлатанством. По той же самой причине уподобление советско-китайского договора 1924 г. империалистическим договорам, на основании законов симметрии, мы считаем... грубейшей ошибкой.
Кому хотел бы отдать в 1924 году китайско-восточную дорогу Лузон? Пекинскому правительству? Но у него не было рук, чтобы взять ее, ни ног, чтоб подойти к ней. Пекинское правительство было голой фикцией. Реальностью был маршал Джан-Дзо-Лин, хунхузский предводитель, диктатор-палач Манчжурии, платный агент Японии, смертельный враг национально-революционного движения, которое бурно вспыхнуло в 1925 году, а в 26-м превратилось в поход южан против севера, в последнем счете против Джан-Дзо-Лина. Передать манчжурскому маршалу дорогу значило бы на деле вступить с ним в союз против развивавшейся китайской революции. Это было бы ничуть не лучше, чем доставка пушек и снарядов белой Польше в 1920 году, во время ее войны с Советской республикой. Это было бы не выполнением революционного долга, а самой подлой изменой китайской революции, реальной, той, которая совершается классами, а не ее абстрактной тени, живущей в голове Лузона и подобных ему формалистов.
Путаясь в противоречиях, Лузон договаривается до того, что ставит советскому правительству в укор даже тот факт, что оно подписало 20 сентября 24-го года договор с Джан-Дзо-Лином, "наиболее реакционным из всех милитаристов, которые правили тогда Китаем". Да, наиболее реакционным. Очевидно, вместо того, чтобы заключать с ним договор, ограждавший дорогу от этого крайнего реакционера, нужно было, по Лузону, просто подарить ему дорогу.
Разумеется, договор 1924 года, ликвидировавший все империалистические привилегии России, не давал каких-либо безусловных гарантий против Джан-Дзо-Лина, ибо у последнего имелись в Манчжурии войска, а советские войска находятся далеко. Но хоть и далеко, а все же они существуют. Джан-Дзо-Лин то совершал наскоки, то отступал. Он требовал, например, чтобы дорога беспрекословно перевозила его контрреволюционные войска. Дорога, опираясь на договор, чинила ему всякие затруднения. Он арестовал начальника дороги, потом отступил. На одни свои силы он совершенно основательно не надеялся. А Япония по разным причинам не решалась его активно поддержать и выжидала. Все это вместе было огромным выигрышем для китайской революции, развивавшейся с юга на север.
Чтоб показать еще ярче всю бесплодность Лузоновского формализма, подойдем к вопросу с другой стороны. Известно, что империалисты, чтоб укрепиться в какой-либо отсталой стране, нередко вооружают одно племя против другого, одну провинцию против другой, один класс против другого. Так, например, систематически поступают Соединенные Штаты при прокладывании себе путей в Южную Америку. Известно, с другой стороны, что советское правительство широко помогало китайской национально-революционной армии, с первых дней ее возникновения, и особенно во время ее похода с юга на север. Социал-демократы всего мира, вслед за своей буржуазией, вопили против советской военной "интервенции" в Китае, видя в ней лишь революционное прикрытие старой политики царского империализма. Согласен с этим Лузон или нет? Этот вопрос относится и ко всем подражателям Лузона. Мы, большевики, думаем как раз наоборот: помощь китайской революции - идеями, людьми, деньгами, оружием - была элементарнейшим долгом для советского правительства. То, что сталинско-бухаринское руководство причинило китайской революции политический вред, который далеко перевесил пользу от материальной поддержки - это вопрос особый, о котором будет речь впереди. Но меньшевики обвиняют в империализме советское правительство не за меньшевистскую линию Сталина-Бухарина в китайском вопросе, а за вмешательство в китайские дела, за помощь китайской революции. Было ли это вмешательство преступлением советского правительства или его заслугой, тов. Лузон? Говорить о заслуге я бы собственно затруднился, ибо вмешательство было выполнением элементарного долга, который вытекал одинаково из интересов как русской, так и китайской революции. Теперь я спрашиваю: могло ли советское правительство, помогая южанам левой рукой, передать правой рукою восточно-китайскую дорогу северянам, против которых шла война?
Наш ответ будет таков: так как советское правительство не могло перенести свою дорогу с севера на юг, чтоб облегчить революции ее наступление на северных милитаристов, то оно обязано было крепко держать дорогу в своих руках, не позволяя империалистам и милитаристам превратить ее в орудие против китайской революции. Так мы понимаем революционную обязанность по отношению к реальной борьбе за реальное национальное самоопределение Китая.
Наряду с этим была другая задача. Нужно было вести политику в отношении дороги так, чтобы китайские массы, по крайней мере передовые слои, ясно понимали освободительные цели и задачи советского правительства в отношении Китая. Об этом я говорил в прошлой статье, когда приводил формулированные мною решения комиссии ЦК ВКП, вынесенные в апреле 1926 года. Смысл этих решений таков: мы рассматриваем восточно-китайскую дорогу, как одно из орудий мировой революции, более непосредственно: русской и китайской. Мировой империализм может, конечно, - прямо или косвенно, открыто или замаскировано - отнять у нас эту дорогу. С целью избежать более тяжких последствий мы можем оказаться вынуждены уступить ее империализму, как мы оказались вынуждены подписать брест-литовский мир. Но до тех пор, пока есть возможность и сила, мы будем ее охранять от империализма, подготовляя ее к передаче победоносной китайской революции. С этой последней целью мы создаем уже сейчас школы китайских железнодорожников, стараясь воспитывать их не только технически, но и политически.
Но это-то как раз и вызывает бешенство китайской реакции. Агентство Рейтера передавало следующее заявление Ванга, нынешнего китайского министра иностранных дел: "единственный путь Китая - это объединение всех наций для сопротивления красному империализму, иначе Китай погибнет в тисках коммунизма". Дело, как видим, идет вовсе не о борьбе с империализмом вообще. Наоборот, китайское правительство апеллирует к империализму против "красного империализма", который тождествен для него с опасностью коммунизма. Можно ли дать более ясную, более точную и более продуманную формулировку?
Лузон пытался доказать, что симпатии империалистических государств - на стороне советского правительства против Китая. На самом деле он лишь доказал, что в частных вопросах отношение империалистов к советской республике противоречиво. Поскольку империализм опирается на незыблемость права собственности, постольку он оказывается вынужден признавать таковую и за советским государством. Если б этого не было, то невозможна была бы, например, торговля между Советской республикой и капиталистическими странами. Но если б дело дошло до войны, то повод войны, т. е. вопрос о собственности на железную дорогу, был бы совершенно оттеснен на задний план. Империалисты рассматривали бы вопрос исключительно с точки зрения борьбы против той опасности, которую они называют "красным империализмом", т. е. против международной пролетарской революции.
Не мешает напомнить в связи с этим поведение белых эмигрантов на Дальнем Востоке. Даже нью-иоркский "Таймс" пишет на этот счет: "здесь (в правительственных кругах Вашингтона) признается, что белые русские на китайской стороне могли провоцировать инциденты (пограничные столкновения), которые без этого не произошли бы" (17 августа). По Лузону дело идет о национальном самоопределении Китая. Чан-Кай-Ши осуществляет демократический прогресс, московское правительство - империалистическое насилие. Но белые эмигранты оказываются почему то на стороне национального китайского самоопределения - против русского империализма. Разве же один этот факт не показывает, как безнадежно запутался Лузон, подменяя географией и этнографией классовую политику? Те белые бандиты, которые на восточной границе убивают красноармейцев, по своему лучше разбираются в политике, чем Лузон. Они не путаются во второстепенных мелочах, а сводят вопрос к его первооснове: к борьбе мировой буржуазии против революции.
Покидая классовую точку зрения ради абстрактно-национальной, ультралевые по необходимости сползают с революционной позиции на чисто пацифистскую. Лузон рассказывает, как советские войска, овладели в свое время сибирской дорогой, и как затем "соответственно антиимпериалистской политике Ленина, Красная армия остановилась заботливо (soigneusement) на границах Китая: никакой попытки не было сделано, чтоб овладеть снова территорией восточно-китайской дороги". (Revolution Praletarienne, стр. 228). Вот в чем оказывается высший долг пролетарской революции: она должна заботливо склонять свои знамена перед национальными границами. В этом состоит, по Лузону, сущность антиимпериалистской политики Ленина! Стыдно читать эту философию "революции в отдельной стране". Красная армия остановилась на границе Китая, потому что не была достаточно сильна, чтоб перейти эту границу и принять на себя неизбежный удар японского империализма. Если бы Красная армия была достаточно сильна для такого наступления, она обязана была бы его предпринять. Отказ ее от революционного наступления против сил империализма в интересах китайских рабочих и крестьян и мировой пролетарской революции, означал бы не выполнение политики Ленина, а позорную измену азбуке марксизма. В чем несчастье Лузона и ему подобных? В том, что он интернационально-революционную политику подменил национально-пацифистской. С Лениным это не имеет ничего общего.
Красная армия вступила в свое время в меньшевистскую Грузию и помогла грузинским рабочим опрокинуть власть буржуазии, чего нам до сих пор не прощает Второй Интернационал. Грузия заселена грузинами, Красная армия состояла, главным образом, из русских солдат. На чьей стороне в этом старом конфликте Лузон?
А поход на Варшаву летом 1920 года? Лузону известно, может быть, что я был противником этого похода. Но мои возражения имели чисто практический характер. Я опасался, что трудящиеся массы Польши не успеют подняться своевременно (темп войны обычно более быстр, чем темп революции) - и считал, что нам опасно слишком далеко отрываться от нашей базы. События подтвердили правильность этого предвидения: поход на Варшаву был ошибкой. Но это была практическая ошибка, а вовсе не принципиальная. Если бы материальные условия были более благоприятны, нашим прямым долгом было бы помочь польской, как и всякой другой революции, вооруженной рукой. Между тем, именно тогда Ллойд-Джордж, Бонар Лоу и другие впервые обвинили нас в красном империализме. Это обвинение перешло затем к социал-демократии, а от нее перекатилось незаметно к ультралевым.
Против революционной "интервенции" Лузон совсем не к месту выдвигает старый и бесспорный принцип: "освобождение рабочих может быть делом только самих рабочих". В национальном масштабе? Только в рамках отдельной страны? А могут ли рабочие одной страны помогать стачке в другой стране? Посылать оружие восставшим? Посылать свою армию, если у них есть армия, на помощь восставшим или с целью поднять восстание, как стачечники посылают свои отряды, чтобы отрывать от станков рабочих на отставших предприятиях?
Став на национально-демократическую точку зрения, Лузон и ее, однако, не выдерживает до конца. Ибо, если верно, что китайское правительство борется за национальное освобождение против советского империализма, то долг каждого революционера не в том, чтоб читать философские нравоучения Сталину, а в том, чтоб активно встать на поддержку Чан-Кай-Ши. Из позиции Лузона, если ее брать всерьез, вытекает прямая обязанность помочь Китаю - если можно, то и с оружием в руках, - завоевать себе национальную самостоятельность против наследников царизма. Это ясно, как день. Лузон сам ссылается, и совершенно правильно, на то, что советское правительство помогало Кемалю против империалистов. Лузон требует, чтобы те же принципы были применены по отношению к Китаю. Совершенно правильно: против империализма надо помогать и палачу Чан-Кай-Ши. Но тут храбрый Лузон сам останавливается в нерешительности. Он как будто чувствует, что вывод, вытекающий из его позиции, должен был бы гласить так: пролетарии всех стран, помогите китайскому правительству отстоять свою независимость от покушений советского государства. Почему же Лузон останавливается на полдороги? Потому что этот единственно последовательный вывод просто превратил бы наших ультралевых формалистов в агентов империализма и в политических защитников тех самых русских белогвардейцев, которые с оружием в руках борются сейчас за "освобождение" Китая. Эта непоследовательность делает честь политическому чутью "ультралевых", но не их логике.
На этом пункте в спор вмешивается тов. Урбанс и его ближайшие единомышленники из правления Ленинбунда. Они пытаются и в этом вопросе, как в большинстве других, занять промежуточную позицию. Они печатают статью коршиста Г. П., статью Лузона, статью Паза, ошибочную статью бельгийских товарищей, марксистскую статью Ландау и мою. Затем выступает, наконец, редакция с эклектической философией, где 66,2/3% берутся у Лузона и Корша, а 33,1/3% - у русской оппозиции. Фигурально, это называется так: "мы не на все сто процентов согласны с Троцким". Опираясь в основном на Лузона, Урбанс не ограничивается, однако, географией и этнографией. Но попытки его привлечь классовую точку зрения, т. е. дополнить Лузона Марксом, приводит к поистине несчастным результатам.
Послушаем программную статью "Die Fahne des Kommunismus" (теоретический орган Ленинбунда): "дорога представляет еще и сегодня китайскую концессию иностранному государству, концессию, которая, если глядеть на нее с китайской стороны (?!), только по степени (graduell) (?!) отличается от остальных концессий, которые находятся в собственности империалистических государств". ("О конфликте между Россией и Китаем", N 31, стр. 245). Тут перед нами еще чистый Лузон. Урбанс учит немецких революционеров оценивать факты "с китайской стороны". Между тем их надо оценивать с пролетарской стороны. Вопрос не исчерпывается национальными границами.
Прежде всего, чистейший вздор, будто пролетарское государство вообще не должно иметь предприятий ("концессий") в других странах. Урбанс здесь, вслед за Лузоном, подбирается попросту к социализму в отдельной стране. Вопрос о насаждении рабочим государством промышленных предприятий в отсталых странах есть вопрос не только хозяйственной, но и революционной стратегии. Если Советская Россия почти не встала на этот путь, то не по принципиальным причинам, а вследствие технической слабости. Передовые, т. е. высоко-индустриальные социалистические страны, как Англия, Германия, Франция будут во всех смыслах заинтересованы в том, чтобы строить железные дороги, учреждать заводы и пшеничные "фабрики" в отсталых странах, в бывших колониях и проч. Разумеется, они не смогут это делать ни путем принуждения, ни в виде великодушного подарка. Они должны будут в обмен получать известные колониальные продукты. Характер такого рода социалистических предприятий, руководство ими, условия труда, - все это должно быть поставлено так, чтоб поднимать хозяйство и культуру отсталых стран при помощи капитала, техники и опыта более богатых пролетарских государств во взаимных выгодах обоих сторон. Это не империализм, не эксплуатация, не гнет, а, наоборот, социалистическое преобразование мирового хозяйства. Другого пути вообще нет.
Когда в Англии, например, установится диктатура пролетариата, то она вовсе не должна будет подарить нынешние британские концессии индусской буржуазии. Это была бы глупейшая политика, которая чрезвычайно усилила бы могущество индусских капиталистов и связанных с ними феодалов по отношению к индусскому пролетариату и крестьянству, и надолго задержала бы развитие социалистической революции в Индии. Нет, рабочее государство, провозгласив полную свободу колоний, должно было бы немедленно очистить концессии от всех и всяких национальных привилегий, командования одной стороны, унижения другой стороны. В то же время, не выпуская этих концессий из своих рук, рабочее государство должно было бы превратить их в орудие не только экономического подъема Индии, но и ее будущего социалистического переустройства. Разумеется, такая политика, необходимая также и в интересах упрочения социалистической Англии, могла бы проводиться только рука об руку с авангардом индийского пролетариата и должна была бы давать очевидные выгоды индийским крестьянам.
Попробуем теперь вместе с Урбансом посмотреть на вопрос с "индийской стороны". Окажется, что для индийской буржуазии социалистические "концессии" гораздо хуже капиталистических, уже потому одному, что они жестоко ущемят ее барыши в интересах индусских рабочих и крестьян. Наоборот, для этих последних социалистические концессии станут могущественными опорными базами, экономическими и политическими, своего рода социалистическим бестом, где можно сосредоточивать силы, готовясь к социалистическому перевороту. Разумеется, как только индийский пролетариат придет к власти, он получит бывшие концессии в свои руки. Отношения его с британским рабочим государством будут определяться не воспоминаниями о буржуазной собственности, а более высокими принципами международного разделения труда и социалистической солидарности.
Таким образом, просто индийской или просто "китайской стороны" нет. Есть сторона Чан-Кай-Ши. Есть сторона передовых китайских рабочих. Есть бесчисленные промежуточные оттенки мелкой буржуазии. Когда Урбанс старается взглянуть на дело с "китайской стороны", то он на самом деле надевает очки китайского мелкого буржуя, который не знает, какую ему, в трудной обстановке, выбрать точку зрения, и в какую сторону податься.
До сих пор Урбанс в сущности только повторяет Лузона. Но дальше он "углубляет" его. Если очистить редакционную статью "Fahne des Kommunismus" от оговорок, двусмысленностей и всяких вообще лазеек, то суть ее пришлось бы формулировать следующим образом: так как в Китае победила национальная революция, а в России победила (или почти победила, или должна неизбежно победить) контрреволюция, то... что? Ясного ответа статья не дает. Ее эклектическая философия служит именно для того, чтобы уклониться от ответа.
Я считаю необходимым дальнейшему изложению предпослать нижеследующие утверждения:
1. Тов. Урбанс[1] неправильно понимает характер русской революции и ее нынешнего этапа. Он неправильно истолковывает смысл термидора.
2. Тов. Урбанс неправильно понимает классовую механику китайской революции и ее нынешнее состояние.
3. Из своих ложных социальных оценок он делает ошибочные и крайне опасные политические выводы.
4. То, что он свои выводы не доводит до конца (как и Лузон, как и другие ультралевые) свидетельствует только о недостатке последовательности, но ни в каком случае не уменьшает опасности его ложной позиции.
Тут я вынужден привести большую цитату из "Fahne". Редакционная статья пытается объяснить те условия, которые создали в Китае "национальное освободительное движение, которое носило революционный характер, имело явственное острие против империалистов и в котором китайский пролетариат находил представительство своих классовых интересов (!!). Эта революция остановилась (!) на буржуазной стадии, подняла на высоту военную власть Чан-Кай-Ши, подавила в крови китайскую пролетарскую революцию и революционное восстание крестьян, которые посягали на частную собственность, и приблизила китайскую буржуазию к целям буржуазной революции. Одной из этих целей является национальное объединение... В теле этого национально-объединяющегося Китая концессии империалистам образуют болезненную занозу... К устранению ее китайцы стремятся - на пути переговоров с империалистическими государствами; по отношению к советской России, которую они считают значительно более слабым противником - на пути военного нападения. При этом (!) для китайского военного правительства решающим (массгебенд) является то, что русская концепция, с классовой точки зрения, есть более (?) опасный факт, чем концессии капиталистических "враждебных братьев". Этот конфликт всякий должен был предвидеть, потому что мирное сосуществование китайских и русских интересов не могло быть в Китае буржуазной революции. Такое сотрудничество было бы осуществимо только при победоносной китайской революции. Даже если бы она закончилась только рабочим и крестьянским Китаем"... (№ 31, стр. 245).
Я не вспоминаю, чтобы мне на протяжении нескольких десятков строк приходилось когда-либо встречать такую путаницу мыслей. Во всяком случае это было не часто. На распутывание каждой строки нужна была бы страница. Я попытаюсь это сделать, как можно короче, оставляя второстепенные противоречия в стороне.
В первой половине цитаты речь идет о том, что империалистические концессии, в том числе и восточно-китайская дорога, являются занозой в теле национальной независимости Китая. Здесь Советская республика берется за общие скобки с капиталистическими государствами. Во второй половине цитаты говорится: "при этом" является также решающим (!), что русская концессия более (?) опасна с классовой точки зрения. Дальше, наконец, следует синтез этих двух исключающих друг друга объяснений: китайские и русские интересы вообще непримиримы. В каком смысле и почему? Из первой половины цитаты вытекает: русский империализм непримирим с китайским национальным единством. Из второй половины цитаты следует: непримиримы интересы рабочей России и буржуазного Китая. Какое же из двух противоположных объяснений выбирает Урбанс? Он их не выбирает, он их соединяет. Каким образом? При помощи словечка "при этом" (dabei). Пять типографских знаков, и - проблема решена.
Непримиримость интересов советской республики и буржуазного Китая - говорит Урбанс - всякий мог предвидеть. Хорошо. Значит, дело вовсе не в железной дороге и не в договоре 1924 г.? Непримиримость отношений между нынешним Китаем и Советской республикой лишь отражает непримиримость внутренних противоречий в самом Китае. Если бы Урбанс сказал, что сидящая на штыках китайская буржуазия ненавидит Советскую республику, самый факт существования которой есть источник революционного брожения китайских масс, то это было бы верно. К этому только надо было бы еще прибавить, что свой страх перед собственными угнетенными массами китайская буржуазия называет страхом перед советским империализмом.
Урбанс говорит, что в Китае победила буржуазная революция. Это есть точка зрения международной социал-демократии. В Китае победила не буржуазная революция, а буржуазная контрреволюция. Это совсем не одно и то же. О разгроме рабочих и крестьян Урбанс говорит, как о внутренней подробности буржуазной революции. Он заходит даже так далеко, что утверждает, будто китайские рабочие находили выражение (фертратен) своим классовым интересам в национальной революции, т. е. в Гоминдане, куда Коминтерн загнал их палкой. Это сталинская постановка, т. е. социал-демократическая. Буржуазная революция, насколько в Китае она вообще оказалась осуществимой, как самостоятельный этап, произошла в 1911 году. Но произошла она только для того, чтобы показать, что сколько-нибудь законченная буржуазная революция в Китае невозможна, т. е. что национальное объединение Китая, освобождение его от империализма и демократическое преобразование (аграрная проблема!) немыслимы под руководством буржуазии. Вторая китайская революция (1925 - 1927 г.г.) всем своим ходом показала то, что марксистам было ясно заранее: действительное разрешение задач буржуазной революции в Китае возможно только через диктатуру пролетариата, опирающегося на союз рабочих и крестьян - против союза внутренней буржуазии с империализмом. Но такая революция не может остановиться на буржуазном этапе. Она превращается в перманентную революцию, т. е. становится звеном международной социалистической революции и разделяет ее судьбу. Вот почему буржуазная контрреволюция, победившая при содействии Сталина-Бухарина, беспощадно разгромила движение народных масс и учредила не демократическое, а военно-фашистское господство.
В первой половине приведенной цитаты газета т. Урбанса говорит о том, что в Китае победила буржуазная революция. Во второй половине заявляется, что сотрудничество Китая с Советской Россией было бы возможно только в случае "победоносной китайской революции". Что это значит? Ведь буржуазная революция в Китае, по Урбансу, победила? Ведь именно потому она стремится вырвать империалистскую занозу из своего тела? О какой же другой революции говорит Урбанс? О пролетарской? Нет. "Если б даже она завершилась рабочим и крестьянским Китаем". Что значит "даже"? Это и значит, что дело идет не о пролетарской революции. И в то же время не о буржуазной? О какой же? Значит Урбанс - по Бухарину и Радеку - предвидит возможность не буржуазной и не пролетарской, а особой рабоче-крестьянской диктатуры в Китае? Надо об этом сказать яснее, смелее, тверже, не прячась за словечко "даже". Именно из этой философии не-буржуазной и не-пролетарской диктатуры вырос сталинско-бухаринский курс на Гоминдан. Именно на этом пункте споткнулись прежде всего Радек и Смилга. Сталин, Бухарин, Зиновьев, а вслед за ними Радек и Смилга, считают, что между мировым империализмом, с одной стороны, и рабочим государством, с другой, возможна мелкобуржуазная революционная диктатура в Китае. А Урбанс, после опыта русской керенщины и китайского Гоминдана, как правого, так и левого, робко подпевает Радеку в этом вопросе, от которого зависит судьба всего Востока. Недаром же Урбанс печатает до последней степени плоскую и пошлую статью Радека по вопросу о перманентной революции, умалчивая о своем отношении к вопросу[2].
Дело идет теперь не о том, чтоб повторять подтасованные обрывки цитат 1905 года на счет перманентной революции. Этой фальсификаторской работой достаточно занимались Зиновьевы, Масловы и все прочие. Дело идет о всей стратегической линии для стран Востока на целую эпоху. Надо ясно сказать, мыслима ли особая демократическая диктатура рабочих и крестьян, и чем она будет отличаться от диктатуры Гоминдана, с одной стороны, от диктатуры пролетариата, с другой? Это ведет нас к вопросу: способно ли крестьянство имеет в революции самостоятельную политику - самостоятельную по отношению к буржуазии и по отношению к пролетариату? Марксизм, обогащенный опытом революций России и Китая, отмечает: нет, нет, нет. Либо крестьянство, руководимое своими верхами и мелкобуржуазной интеллигенцией, идет за буржуазией: Тогда это эсеровщина, керенщина или Гоминдан. Либо же крестьянство, руководимое своими низами, полупролетарскими и пролетарскими элементами деревни, идет за промышленным пролетариатом. Тогда это путь большевизма, путь Октябрьской (т. е. перманентной) революции. На этом вопросе - именно на этом! - Сталин и Бухарин сломили шею китайской компартии и китайской революции. Зиновьев, Радек, Смилга, Преображенский путались между сталинизмом и марксизмом, и эта путаница привела их к позорной капитуляции. Для стран Востока этот вопрос представляет главный водораздел между меньшевизмом и большевизмом. Что нынешние Мартыновы прикрываются обрывками большевистских цитат 1905 года, тех самых цитат, которыми Сталин, Каменев, Рыков и др. прикрывались в 1917 г. против Ленина, - этот маскарад может обмануть только тупиц или невежд[3]. Коминтерн осуществлял в Китае руководство Мартынова-Бухарина-Сталина под аккомпанемент бешенного воя против перманентной революции. Это сейчас основной вопрос для стран Востока, а значит и один из основных вопросов для Запада. Имеет ли тов. Урбанс мнение по этому вопросу? Нет, не имеет. Он прячется за отдельные словечки или еще хуже, за статью Радека, которую он печатает "на всякий случай".
сли у т. Урбанса плохо обстоит с китайской революцией, то с русской, если возможно, еще хуже. Я имею здесь в виду прежде всего вопрос о термидоре и тем самым, вопрос о классовой природе советского государства. Формула термидора, конечно, условная формула, как всякая историческая аналогия. Когда я впервые употребил эту формулу против Зиновьева-Сталина, я тогда же подчеркнул всю ее условность. Но она вполне законна, несмотря на различие эпох и классовых структур. Термидор знаменует первый победоносный этап контрреволюции, т. е. прямой переход власти из рук одного класса в руки другого, при чем, переход этот хотя и сопровождается, по необходимости, гражданской войной, но политически замаскирован тем, что борьба ведется между фракциями вчера еще единой партии. Термидору предшествовал во Франции период реакции, который развертывался при сохранении власти в руках плебеев, городских низов. Термидор завершил этот подготовительный процесс реакции прямой политической катастрофой, в результате которой плебеи потеряли власть. Таким образом, термидор означает не период реакции вообще, т. е. отлива, сползания, ослабления революционных позиций, - а имеет гораздо более точное значение: он указывает на прямое перемещение власти в руки другого класса, после чего революционный класс может вернуть себе власть не иначе, как через посредство вооруженного восстания. Для последнего необходима, в свою очередь, новая революционная ситуация, наступление которой зависит от сложных внутренних и международных причин.
Марксистская оппозиция еще в 23-м году констатировала наступление новой главы революции, главы идейного и политического сползания, которое в перспективе могло означать термидор. Тогда-то мы впервые и произнесли это слово... Если бы в конце 23-го года победила революция в Германии, - что было вполне возможно, - диктатура пролетариата в России была бы очищена и упрочена без внутренних потрясений. Но немецкая революция закончилась одной из самых ужасающих капитуляций в истории рабочего класса. Поражение немецкой революции дало могучий толчок всем процессам реакции в Советской республике. Отсюда в партии борьба против "перманентной революции" и "троцкизма", создание теории социализма в отдельной стране и пр. Ультралевые в Германии не поняли происшедшего перелома: одной рукой они поддерживала реакцию ВКП, а другой - вели формально-наступательную политику в Германии игнорируя поражение германской революции и наступление отлива. Как и центристы ВКП, ультралевые в Германии (Маслов-Фишер-Урбанс) свою ложную политику также прикрывали борьбой против "троцкизма", который они изображали, как "ликвидаторство" - по той причине, что сами они видели революционную ситуацию не позади, а впереди. Троцкизмом в данном случае называлось умение оценивать обстановку и различать периоды. Было бы очень полезно, замечу мимоходом, если б Урбанс подвел, наконец, теоретические счеты всей этой борьбе, которая засоряла сознанье немецких рабочих и подготовляла торжество безыдейных чиновников, авантюристов и карьеристов.
Ложный "ультралевый" курс 1924 - 1925 гг. еще более ослабил позиции европейского пролетариата, и тем самым ускорил реакционное сползание в Советской республике. Исключение оппозиции из партии, аресты, ссылки, были очень важными дальнейшими моментами всего процесса. Они означали новое и новое ослабление партии, а значит, и понижение силы сопротивления пролетариата Советской республики. Но это далеко еще не означало, что контрреволюционный переворот произошел, т. е. что власть ушла из рук пролетариата в руки другого класса.
Тот факт, что советский пролетариат оказался не в силах воспрепятствовать организационному разгрому оппозиции, представлял, разумеется, очень тревожный симптом. Но с другой стороны, Сталин оказался вынужден одновременно с разгромом левой оппозиции, совершить у нее частичный плагиат во всех областях ее платформы, направить огонь направо и превратить внутрипартийный маневр в очень резкий и длительный зигзаг влево. Это показывает, несмотря на все, силу давления пролетариата и зависимость от него государственного аппарата. На этот капитальный факт русская оппозиция должна и впредь опираться в своей политике, которая есть политика реформы, а не революции.
Еще до организационного разгрома оппозиции, мы не раз говорили и писали, что после отсечения левых правые предъявят центру векселя. Те элементы, которые поддерживали Сталина в борьбе против нас, нажмут с удвоенной силой, как только будет снесен левый барьер. Так мы предсказывали. Мы не раз выражали это так: "термидорианский хвост ударит по центристской голове". Это уже произошло и это еще повторится. Я имею в виду не Бухарина-Томского, а глубокие термидорианские силы, бледной тенью которых являются правые в партии.
Несмотря на организационный разгром оппозиции и ослабление пролетариата, давление его классовых интересов вместе с давлением идей оппозиции, оказалось все же достаточно могущественным, чтоб заставить центристский аппарат совершить длительный левый зигзаг. Именно этот зигзаг и создал политическую предпосылку для последней полосы капитуляций. Состав капитулянтов, разумеется, довольно разнообразен, но ведущую роль играют главным образом те, которые раньше представляли себе процесс сползания совершенно прямолинейно и склонны были на каждом новом этапе провозглашать, что термидор уже совершился. Зиновьевец Сафаров, накануне нашего исключения из партии, вопил в Берлине, а затем в Москве: "сейчас без пяти минут двенадцать", т. е. без пяти минут термидор. Прошло пять минут, и - Сафаров капитулировал. Радек еще ранее Сафарова хотел, по поводу исключения меня и Зиновьева из ЦК, провозгласить наступление термидора. Я ему доказывал, что это только партийная репетиция термидора, и даже, может быть, не генеральная, но не самый термидор, т. е. не контрреволюционный переворот, совершаемый классами. Смилга с 1926 года считал, что от тогдашней политики Сталина-Бухарина ("обогащайтесь", англо-русский комитет, Гоминдан) сдвиг возможен только вправо; что Октябрьская революция исчерпала внутренние ресурсы, и что помощь может прийти только извне страны, на что в ближайшие годы надежд, однако, он не возлагал. На эту тему он написал тезисы. Возможность разрыва между центристами и правыми и сдвига центристов влево, под давлением внутренних сил, совершенно отсутствовала в его перспективе. Радек и Смилга, по вопросу о термидоре и двух партиях, занимали в оппозиции крайне-"левую" позицию. Вот почему, события застигли их врасплох, и вот почему они так легко капитулировали.
Из этой короткой справки читателю должно стать ясно, в частности, что вопрос о том, "достаточно" ли или "недостаточно далеко идет Троцкий" в вопросе о Термидоре (формулировка Урбанса) не заключает в себе ничего нового: весь этот круг вопросов мы проработали давно и пересматривали заново на каждом новом этапе.
26 мая 1928 г. я писал из Алма-Ата ссыльному товарищу Михаилу Окуджава, одному из старых грузинских большевиков: "Поскольку новый курс Сталина намечает задачи, он несомненно представляет собою попытку подойти к нашей постановке. В политике решает, однако, не только, что, но и как, и кто. Основные бои, которые решат судьбу революции, еще впереди... Мы всегда считали, и не раз это говорили, что процесс политического сползания правящей фракции нельзя себе представлять в виде непрерывно падающей кривой. И сползание происходит ведь не в безвоздушном пространстве, а в классовом обществе, с глубокими внутренними трениями. Основная партийная масса совсем не монолитна, она просто представляет собою в огромнейшей степени политическое сырье. В ней неизбежны процессы дифференциации - под давлением классовых толчков, как справа, так и слева. Те острые события, которые имели место за последний период в партии, и последствия которых мы с вами несем, являются только увертюрой к дальнейшему развитию событий. Как оперная увертюра предвосхищает музыкальные темы всей оперы и придает им сжатое выражение, так и наша политическая "увертюра" только предвосхитила те мелодии, которые в дальнейшем будут развиваться в полном объеме, то есть при участии медных труб, контрабасов, барабанов и других инструментов серьезной классовой музыки. Развитие событий с абсолютной бесспорностью подтверждаем, что мы были и останемся правы не только против шатунов и сум переметных, то есть Зиновьевых, Каменевых, Пятаковых и пр., но и против дорогих друзей "слева", ультралевых путанников, поскольку они склонны увертюру принимать за оперу, то есть считать, что все основные процессы в партии и государстве уже завершились, и что термидор, о котором они впервые услышали от нас, есть уже совершившийся факт".
Это т. Урбансу не в бровь, а в глаз.
Источником целого ряда ложных выводов т. Урбанса является то обстоятельство, что он считает термидор совершившимся фактом. Правда, он не делает отсюда всех необходимых заключений. Но и те немногие выводы, которые он успел сделать, если б они укрепились, способны были бы погубить дело Ленинбунда.
В статье, посвященной моей высылке заграницу, "Ди Фане дес коммунизмус" писала, что "сталинское господство не может быть более рассматриваемо, как представительство рабочего класса, и против него необходимо, поэтому, бороться всеми средствами". (1 февраля 1929 г.). Высылка Троцкого из страны объявлялась в той же статье равносильной гильотинированию Робеспьера и его сподвижников. Другими словами, термидор объявлялся законченным. Если б такая постановка вопроса была продиктована только горячностью момента, на ней не стоило бы останавливаться. Политическая борьба немыслима без преувеличений, отдельных ошибок глазомера и проч. Брать надо не эти частности, а основную линию. К несчастью, руководство Ленинбунда настойчиво пытается ошибку превратить в основную линию. В "Фолькс вилле" от 11-го февраля напечатана резолюция о положении в России в связи с моей высылкой заграницу. Резолюция говорит прямо: "это термидор" ("Das ist der Termidor"), и продолжает: "отсюда вытекает для русского пролетариата необходимость бороться против сталинского режима за все свободы, чтобы оказаться на высоте для столкновений с приближающейся открытой контрреволюцией". Передовая статья "Фольксвилле" от 13 февраля говорит, что "с высылкой Троцкого подведена заключительная черта под революцией 1917 года". Не мудрено, если в связи с такой своей позицией Урбанс, чем дальше, тем чаще оказывался вынужден заявлять, что он согласен с русской оппозицией "не на все сто процентов", ибо русская оппозиция идет "недостаточно далеко". Увы, сам Урбанс шел все дальше... по пути первоначальной ошибки.
Очень важную в классовом смысле аналогию с термидором Урбанс (подобно Радеку) превратил в формальную и отчасти персональную аналогию. Радек говорил: изгнание оппозиции из ЦК равносильно устранению робеспьеровской группы из правительства. Гильотинированье или ссылка в Алма-Ата - это вопрос техники. Урбанс говорит: разгром оппозиции и высылка Троцкого заграницу равносильна гильотинированию группы Робеспьера. Широкая историческая аналогия подменяется здесь произвольными и дешевыми сопоставлениями личного и эпизодического характера.
Русская революция XX века неизмеримо шире и глубже французской XVIII в. Революционный класс, на который опирается Октябрьская революция, гораздо многочисленнее, однороднее, компактнее и решительнее, чем городские плеби Франции. Руководство Октябрьской революции во всех своих течениях гораздо опытнее и проницательнее, чем были и могли быть руководящие группы французской революции. Наконец, политические, экономические, социальные и культурные изменения, произведенные большевистской диктатурой, неизмеримо глубже изменений, произведенных якобинцами. Если вырвать власть из рук плебеев, несмотря на то, что они были ослаблены ростом классовых противоречий и бюрократизацией якобинцев, нельзя было без гражданской войны, - а Термидор был гражданской войной, в которой санкюлоты потерпели поражение, - то неужели же кто-нибудь может подумать или поверить, что власть из рук русского пролетариата может перейти в руки буржуазии мирным, спокойным, незаметным, бюрократическим путем? Такое понимание термидора есть не что иное, как реформизм наизнанку.
Средства производства, принадлежавшие капиталистам, остаются и сегодня в руках советского государства. Земля национализована. Из Советов и из армии все еще исключены эксплуататорские элементы. Монополия внешней торговли остается, как защита от экономической интервенции капитализма. Все это не маленькие факты. Мало того. Силою своего наступления оппозиция вынудила центристов нанести ряд ударов - отнюдь не смертельных и далеко не решающих, разумеется, - термидорианским классовым силам и отражающим их тенденциям в партии. И на это не надо закрывать глаз. Политика с закрытыми глазами есть вообще плохая политика.
Сталинский левый зигзаг столь же мало является "последней чертой" под термидорианской опасностью, как и высылка оппозиционеров, не была последней чертой под Октябрьской революцией. Борьба продолжается, классы еще не сказали своего последнего слова. Центризм остается центризмом, большевики должны оставаться большевиками, капитулянты должны заслуживать презрения. А ультралевые путанники должны быть призваны к порядку!
1-го мая 1928-го года "Арбайтер Штимме", орган австрийской коммунистической оппозиции (группа тов. Фрея), в статье, озаглавленной "Несмотря на Сталина, Советская Россия - пролетарское государство", развивал следующие мысли:
"Есть политические вопросы, которые действуют, как безошибочные пробные камни... И для лево-коммунистических оппозиций, которые выступают ныне во всех возможных группировках и оттенках, существует такого рода пробный камень - это вопрос о пролетарском характере Советской России... В лево-коммунистической оппозиции имеются элементы, которые из возмущения сталинской политикой во всех возможных формах, выплескивают из ванны ребенка вместе с водой. В некоторых головах возникает взгляд, что при продолжении сталинской политики Советская Россия чисто эволюционным путем превратится в буржуазное государство... Всякого рода перерождение в Советской России является следствием производимой буржуазией подкопной работы, которой сталинский курс объективно споспешествует. Таким путем, буржуазия пытается подготовить падение советской власти. Но опрокинуть пролетарскую диктатуру и действительно захватить власть буржуазия может только посредством насильственного переворота... Мы боремся против сталинского курса. Но Советская Россия это нечто иное, чем Сталин. Несмотря на все перерождение, против которого мы самым решительным образом боремся и будем бороться, до тех пор, пока классово-сознательные рабочие вооружены, Советская Россия для нас останется пролетарским государством, которое мы, в нашем собственном интересе безоговорочно защищаем, в мире и в войне, не взирая на Сталина, и как раз для того, чтобы преодолеть Сталина, который со своей политикой не может ее защитить... Кто в вопросе о пролетарском характере Советской России не абсолютно тверд, тот вредит пролетариату, вредит революции, вредит лево-коммунистической оппозиции".
Это формулировка, теоретически совершенно безукоризненная. Тов. Урбанс сделал бы лучше, если б перепечатал ее в органе Ленинбунда, вместо публикации коршистских и полукоршистских статей.
Разбираемая нами статья в органе Ленинбунда пытается подкопаться под нашу точку зрения с другого конца. "Хотя центризм - возражает мне автор, - и является течением и направлением внутри рабочего класса, но он лишь по степени отличается от другого течения и направления в рабочем классе - реформизма. Оба служат, хоть и различно, классовому противнику" (№ 31, стр. 246).
По внешнему виду это звучит очень убедительно. Но на деле марксистская истина превращена здесь в абстракцию и тем самым в ложь. Мало сказать, что центризм вообще или реформизм вообще составляют течения внутри рабочего класса. Надо проанализировать, какую функцию выполняет данный центризм в составе данного рабочего класса в данной стране и в данную эпоху. Истина всегда конкретна.
В России у власти стоит центризм. В Англии сейчас правит реформизм. Оба они - поучает нас т. Урбанс, - представляют течения в рабочем классе и отличаются только по степени, (graduel), оба хоть и различно, служат классовому противнику. Хорошо, принимаем к сведению. Какая же, однако, отсюда вытекает тактика, например, на случай войны? Должны ли коммунисты быть в России, как и в Англии, пораженцами? Или наоборот, должны быть и там и здесь оборонцами, только не безусловными, а с оговорками? Ведь пораженчество и оборончество - классовые линии и на них не могут влиять второстепенные различия между русским центризмом и британским реформизмом. Но тут, может быть, и сам тов. Урбанс вспомнит кое-что и спохватится... В Англии фабрики, железные дороги, земли принадлежат эксплуататорам, государство владеет колониями, т. е. остается рабовладельческим, и реформисты защищают там существующее буржуазное государство, - защищают не очень умело, не очень толково, буржуазия относится к ним полунедоверчиво, полупрезрительно, ревниво следит за ними, покрикивает на них и в любой момент готова прогнать, - но так или иначе, стоящие у власти британские реформисты защищают внутренние и внешние интересы капитала. То же самое относится, конечно, и к германской социал-демократии.
А что защищает советский центризм? Он защищает общественный строй, выросший из политической и экономической экспроприации буржуазии. Он защищает его очень плохо, очень неумело, вызывая недоверие и разочарование пролетариата (у которого, к сожалению, нет такого опыта, как у британской буржуазии), ослабляет диктатуру, помогает силам Термидора, но, в силу объективного положения сталинский центризм представляет все же пролетарский, а не империалистский режим. Это, тов. Урбанс, не разница "в степени", это разница двух классовых режимов. Это две разные стороны исторической баррикады. Кто упустит эту основную разницу из виду, тот для революции погиб.
Что же в таком случае, возражает мне Урбанс, означают ваши собственные слова насчет того, что сталинщина есть керенщина на изнанку? Как это ни невероятно, но именно из этой формулировки Урбанс пытается вывести то заключение, что термидор уже совершился. На самом деле, из моей формулировки вытекает с полной очевидностью прямо противоположный вывод. Керенщина была формой господства буржуазии. Это была последняя возможная форма буржуазного господства в эпоху приближающейся пролетарской революции. Это была шаткая, колеблющаяся, ненадежная форма господства, но все же господства буржуазии. Для того, чтобы власть перешла в руки пролетариата, понадобилось не больше, не меньше, как вооруженное восстание, понадобился октябрьский переворот.
Если сталинизм есть керенщина на изнанку, то это и значит, что правящий центризм есть последняя по пути к термидору форма господства пролетариата, ослабленного внешними и внутренними противоречиями, ошибками руководства, недостаточной собственной активностью. Но это все же форма пролетарского господства. На смену центристам могут прийти либо большевики либо термидорианцы. Неужели же тут мыслимо какое-либо другое толкование?
Впрочем, я вспоминаю, что мыслимо. Из моего определения "керенщина наизнанку", сталинцы сделали тот вывод, что оппозиция готовит против господства центристов вооруженное восстание, как в свое время мы подготовили восстание против керенщины. Но это явно мошенническое толкование, продиктованное не марксизмом, а потребностями ГПУ, не выдерживает прикосновения критики. Именно потому, что центризм есть керенщина наизнанку, вооруженное восстание для завоевания власти нужно буржуазии, а не пролетариату. Пролетариат еще может - именно, потому, что термидор не совершился, - осуществить свои задачи путем глубокой внутренней реформы, - в советском государстве, в профессиональных союзах, и прежде всего, в партии.
Надо признать, что в разбираемой нами статье делается по поводу термидора как бы пол шага назад. Но это не многим улучшает дело. Является ли Советская Россия буржуазным государством? Статья отвечает: нет. "Имеем ли мы в России еще пролетарскую диктатуру?" Статья опять отвечает: нет. Что же мы в таком случае имеем? Вне-классовое государство? Надклассовое правител ьство? На это статья отвечает: мы имеем в России правите льство, которое "по видимости стоит, как посредник между классами, в действит ельности же представляет интересы экономически более сильного класса". (№ 32, стр. 246, курс. мой). Не говоря прямо, какой класс она считает "более сильным", статья не оставляет, однако, места никаким сомнениям на счет того, что речь идет о буржуазии. Но ведь правительство, которое, по видимости, стоит между классами, а в действительности представляет интересы буржуазии, есть буржуазное правительство. Вместо того, чтобы заявить это прямо, автор прибегает к описательному способу, который не свидетельствует об идейной прямоте. Вне-классовых правительств не бывает. Термидор по отношению к пролетарской революции, означает переход власти из рук пролетариата в руки буржуазии. Ничего другого он означать не может. Если термидор совершился, значит Россия буржуазное государство.
Верно ли, однако, что в Советской республике буржуазия является "экономически более сильным классом"? Нет, это вздор. Автор статьи, по-видимому, совершенно не отдает себе отчета в том, что делая такое утверждение, он ставит крест не на Сталине, а на Октябрьской революции. Если буржуазия экономически уже сейчас сильнее пролетариата; если соотношение сил "исполинскими шагами" (mit Riesenschritten) меняется в ее пользу, как говорит статья, тогда нелепо говорить о дальнейшем удержании диктатуры пролетариата, даже если она, в качестве пережитка, удержалась еще до сегодняшнего дня. Но к счастью, представление о советской буржуазии, как об экономически более сильном классе, есть просто на просто фантом.
Урбанс ответит нам, что статья имеет в виду не только внутреннюю буржуазию, но и мировую. Это, однако, нисколько не улучшает дела. Мировая буржуазия экономически неизмеримо сильнее советского государства, это бесспорно. Вот почему теория социализма в одной стране есть пошлая национально-реформистская утопия. Но мы то ведь вопроса так не ставим. Производственная и политическая роль мирового пролетариата входит важнейшим фактором в соотношение сил. Борьба имеет мировой масштаб, и в этой борьбе разрешается судьба Октябрьской революции. Думают ли ультралевые, что эта борьба безнадежна? Пусть скажут. Как будет изменяться мировое соотношение сил, зависит до некоторой степени и от нас. Объявляя, открыто или полузамаскированно, нынешнюю Советскую Россию буржуазным государством, отказывая, полностью или на три четверти, ей в поддержке против мирового империализма, ультралевые, конечно, прибавляют и свою гирьку на чаше весов буржуазии.
То, что противопоставляет сталинскую советскую республику ленинской - это не буржуазная власть, и не над-классовая власть, а элементы двоевластия. Анализ этого состояния дан русской оппозицией давно. Центристская власть чрезвычайно помогла своей политикой буржуазии определиться и создать свои неофициальные рычаги власти, свои каналы влияния на власть. Но, как во всякой серьезной борьбе классов тяжба ведется из-за собственности на средства производства. Разве эта проблема уже разрешена в пользу буржуазии? Чтоб делать такие утверждения, нужно либо потерять голову, либо совсем не иметь ее. Ультралевые просто-напросто "абстрагируются" от социально-экономического содержания революции. Они занимаются скорлупой ореха, игнорируя ядро. Конечно, если скорлупа повреждена, - а это так, - то грозит опасность и ядру. Этой мыслью пропитана вся деятельность оппозиции. Но отсюда целая пропасть до закрывания глаз на социально-экономическое ядро советской республики. Важнейшие средства производства, завоеванные пролетариатом 7-го ноября 1917 года, все еще остаются в руках рабочего государства. Не забывайте этого, ультралевые!
Если Термидор совершился, если буржуазия сейчас уже "экономически более сильный класс", то это значит, что хозяйственное развитие окончательно перешло с социалистических рельс на капиталистические. Но тогда нужно иметь мужество делать надлежащие тактические выводы.
Какое значение могут имеет ограничительные законы против аренды земли, найма рабочей силы и проч., раз хозяйственное развитие в целом идет по пути капитализма? Тогда эти ограничения являются только мелкобуржуазной реакционной утопией, бессмысленно тормозя развитие производительных сил. Марксист должен называть вещи по имени, и признать необходимость отмены реакционных ограничений.
Какое значение имеет монополия внешней торговли с точки зрения капиталистического развития? Чисто реакционное. Она мешает свободному притоку товаров и капиталов. Она мешает России войти в систему сообщающихся сосудов мирового хозяйства. Марксист должен был бы признать необходимость отмены монополии внешней торговли.
Тоже можно сказать о методах планового хозяйства в целом. Они имеют право на существование и развитие только под углом зрения социалистической перспективы.
Между тем, русская оппозиция все время требовала и требует более систематических ограничительных мероприятий против капиталистического обогащения; сохранения и укрепления монополии внешней торговли; и всемерного развития планового хозяйства. Эта экономическая платформа получает весь свой смысл лишь в связи с борьбой против перерождения партии и других организаций пролетариата. Стоит, однако, признать, что термидор совершился, как самые основы оппозиционной платформы становятся бессмыслицей. Урбанс обо всем этом молчит. Он, по-видимому, совершенно не отдает себе отчета во взаимозависимости основных элементов проблемы. Он зато утешает себя и других тем, что он "не на все сто процентов" согласен с русской оппозицией. Дешевое утешение!
Если не все, то некоторые выводы из "совершившегося" термидора т. Урбанс и его единомышленники все же делают. Мы уже читали выше, что они считают необходимым для русского рабочего класса отвоевать себе "все свободы". Но и здесь, однако, ультралевые, останавливаются нерешительно у порога. Они не поясняют, о каких свободах идет речь и вообще останавливаются на этой теме только вскользь. Почему это?
В борьбе со сталинским бюрократизмом, отражающим и облегчающим давление враждебных классов, русская оппозиция требует партийной профессиональной и советской демократии на пролетарской основе. Она беспощадно разоблачает отвратительную фальсификацию демократии, которая под именем "самокритики" разъедает и разлагает самые основы революционного сознания пролетарского авангарда. Но для оппозиции борьба за партийную демократию имеет смысл лишь на основах признания диктатуры пролетариата. Дон-кихотством, чтобы не сказать идиотством, была бы борьба за демократию по отношению к партии, которая осуществляет власть враждебного нам класса. В этом последнем случае речь могла бы идти не о классовой демократии в партии и в Советах, а об "общей" (т. е. буржуазной) демократии в стране - против правящей партии и ее диктатуры. Меньшевики не раз обвиняли оппозицию в том, что она "недостаточно далеко идет", так как не требует демократии в стране. Но с меньшевиками мы стоим по разные стороны баррикады, сейчас - в виду термидорианской опасности - непримиримее и враждебнее, чем когда бы то ни было. Мы боремся за пролетарскую демократию именно для того, чтобы оградить страну Октябрьской революции от "свобод" буржуазной демократии, т. е. от капитализма.
Только под этим углом зрения надлежит рассматривать вопрос о тайном голосовании. Это требование русской оппозиции имеет своей задачей дать пролетарскому ядру возможность выровнять спину сперва в партии, затем в профессиональных союзах, чтобы, пользуясь этими двумя рычагами, укрепить затем свои классовые позиции в советах. Между тем, т. Урбанс и некоторые его более близкие единомышленники попытались истолковать требование оппозиции, целиком остающееся внутри режима диктатуры, как общедемократический лозунг. Чудовищная ошибка! Эти две позиции не имеют ничего общего, они друг другу смертельно враждебны.
Неопределенно говоря о "свободах" вообще, Урбанс одну из этих свобод назвал по имени: это свобода коалиций. По мнению ультралевых, советский пролетариат должен завоевать для себя "свободу коалиций". Что сталинский бюрократизм держит профессиональные союзы за горло, сейчас, во время левого зигзага более, чем когда-либо раньше, это бесспорно. Что профессиональные организации должны иметь возможность отстаивать интересы рабочих против возрастающих извращений режима диктатуры, на этот вопрос оппозиция давно ответила и словом и делом. Но нужно отдать себе ясный отчет о целях и методах борьбы против центристской бюрократии. Дело идет не о завоевании "свободы коалиций" против классово-враждебного государства, а о борьбе за такой режим, при котором профессиональные союзы пользуются - в рамках диктатуры - необходимой свободой, чтоб словом и делом поправлять свое собственное государство. Другими словами, речь идет о той "свободе", которую, например, могущественные объединения промышленников и аграриев имеют по отношению к своему капиталистическому государству, на которое они нажимают изо всех сил, и как известно, не без успеха; но отнюдь не о той "свободе", которую имеют или стремятся иметь пролетарские организации по отношению к буржуазному государству. А это совсем не одно и то же!
Свобода коалиций означает "свободу" (мы знаем, какую) классовой борьбы в обществе, где экономика основана на капиталистической анархии, а политика введена в рамки так называемой демократии. Социализм же немыслим не только без планового хозяйства, в узком смысле, но и без систематизации всех социальных отношений. Одним из важнейших элементов социалистического хозяйства является регулирование заработной платы и вообще отношений рабочих к производству и к государству. Какую роль в этой регулировке должны играть профессиональные союзы, на это указано выше. Но эта роль не имеет ничего общего с ролью профессиональных союзов в буржуазных государствах, где "свобода коалиций" сама является не только отражением, но и активным элементом капиталистической анархии. Достаточно хотя бы вспомнить экономическую роль стачки британских углекопов в 1926 году. Не даром же капиталисты вместе с реформистами ведут ныне такую отчаянную и безнадежную борьбу за мир в промышленности.
Между тем Урбанс выдвигает лозунг свободы коалиций именно в общедемократическом смысле. Да и в другом смысле он и невозможен. Урбанс формулирует одно и то же требование для России, для Китая и для капиталистических государств Европы. Это совершенно правильно - при одном маленьком условии: если признать, что термидор совершился. Но в этом случае уже Урбанс "идет недостаточно далеко". Выдвигать свободу коалиции, как изолированное требование, есть карикатура на политику. Свобода коалиций немыслима без свободы собраний, свободы печати и всех прочих "свобод", о которых глухо и без комментариев упоминает постановление февральской конференции (рейхсаусшус) Ленинбунда. А эти свободы немыслимы вне режима демократии, т. е. вне капитализма. Надо учиться сводить концы с концами.
По поводу моих слов о том, что мы боремся против сталинской фракции, но защищаем до конца советскую республику, "Ди Фане" разъясняла мне, "что безусловное (?) поддержание (?) сталинской политики (??), в том числе и внешней политики" не допустимо, и что я сам должен буду признать это, если "додумаю свои мысли до конца". (№ 31, стр. 246). Немудрено, если я с интересом ждал окончания статьи (№ 32): оно должно было принести тактические выводы из тех теоретических противоречий, которыми битком набита первая часть статьи, и сверх того научить людей доводить мысли до конца.
Между первой и второй половиной статьи кое-что успело выясниться. За это время Урбанс и его друзья успели, надо думать, получить резолюцию бюро Второго Интернационала, которая не могла не произвести на них отрезвляющее действие, так как совпадение выводов Отто Бауэра с выводами Лузона и Паза получилось совершенно поразительное.
Так или иначе, но во второй половине статьи, "Фане" приходит к выводу о необходимости защищать Советскую республику и в конфликте с Китаем. Это похвально. Но, поразительное дело, по пути к этому выводу, статья полемизирует не против коршистов, не против ультралевых, не против Лузона, не против Паза, а против русской оппозиции. Казалось бы, вопрос о том, защищать или не защищать Советскую республику, настолько важен сам по себе, что второстепенные и третьестепенные обстоятельства должны бы отступить перед ним. Так говорит элементарное требование политики. Но совсем иначе поступают Урбанс и его друзья. В самый критический момент советско-китайских отношений они печатают статьи ультралевых, которые, как я показал выше, призывают в сущности поддерживать Чан-Кай-Ши против советской республики. Лишь под нажимом марксистов редакция "Ди Фане", через полтора месяца после начала конфликта, высказывается за защиту Советской республики. Но и тут она борьбу ведет не против тех, которые отрицают элементарный революционный долг защиты, а против... Троцкого. Каждый зрелый политик должен прийти в выводу, что для Урбанса вопрос о защите Октябрьской революции играет во всем этом деле второстепенную роль, главная же задача для него - показать, что он "не на все сто процентов" согласен с русской оппозицией. Тов. Урбанс, по-видимому, совершенно не догадывается, что тот, кто пытается свою самостоятельность доказать такими искусственными и негативными способами, на самом деле только демонстрирует полную свою идейную несамостоятельность.
"Наряду с разрушенными в китайском народе политикой Сталина симпатиями к Советской России и к коммунизму - так говорится во второй части статьи - для позиции китайского народа в такого рода войне играло бы несомненно роль то обстоятельство, что Россия прибегла к оружию войны из-за китайско-восточной дороги, в то время, как она не пошевелила рукой, когда Чан-Кай-Ши и его военные орды бродили в крови китайских рабочих и бедных крестьян" (№ 32, стр. 250). Верное и давно сказанное здесь сочетается с новым и фальшивым. Преступления центристского руководства в Китае имеют совершенно беспримерный характер. Сталин и Бухарин зарезали китайскую революцию. Это есть исторический факт, который чем дальше, тем больше будет входить в сознание международного пролетарского авангарда. Но обвинять Советскую республику в том, что она не вмешалась в шанхайские или ханькоусские события с оружием в руках, значит подменять революционную политику сентиментальной демагогией. Лузон считает, что всякое, тем более военное вмешательство в дела другой нации есть "империализм". Это, конечно, пацифистский вздор. Но не меньшим вздором, хотя и прямо противоположным, является требование, чтобы Советская республика, при нынешних своих силах, при нынешнем международном положении, исправляла при помощи большевистских штыков то, что погубила меньшевистская политика. Критика должна направляться по реальным, а не фиктивным линиям, иначе оппозиция никогда не завоюет доверия рабочих.
Но как же в таком случае Советская республика решилась бы воевать из-за восточно-китайской дороги? Я уже говорил, что, если б дело дошло до войны, то самый этот факт означал бы, что дело идет не о восточно-китайской дороге, а о чем-то неизмеримо большем. Правда, китайская дорога, даже сама по себе взятая, является гораздо более серьезным предметом, чем голова эрцгерцога, послужившая поводом к войне 1914 г.. Но все же дело не в дороге. Война на Востоке, каков бы ни был ее непосредственный повод, неизбежно превратится на другой же день в борьбу против советского "империализма", т. е. против диктатуры пролетариата, с неизмеримо больше силой, чем война из-за головы эрцгерцога превратилась в войну против прусского милитаризма.
Дело сейчас идет к соглашению между Москвой и Нанкином, которое может закончиться выкупом дороги Китаем при помощи иностранных банков. Это будет фактически означать переход контроля из рук рабочего государства в руки финансового капитала. Я уже говорил, что уступка китайско-восточной дороги не исключена. Но такую уступку надо рассматривать не как осуществление принципа национального самоопределения, а как ослабление пролетарской революции в пользу капиталистической реакции. Можно, однако, не сомневаться, что именно Сталин и компания примутся изображать новую сдачу позиций, как осуществление национальной справедливости, в соответствии с категорическим императивом, с евангелием от Келлога и Литвинова и со статьями Лузона и Паза, напечатанными в органе Ленинбунда.
Практические задачи оппозиции в случае войны между Китаем и Советской Россией охарактеризованы в статье неясно, двусмысленно, уклончиво. "В случае войны между Китаем и Советской Россией из-за китайско-восточной дороги - говорит газета - ленинская оппозиция стоит против Чан-Кай-Ши или стоящих за ним империалистов". (№ 32, стр. 250). Ультралевая путаница завела так далеко, что "марксисты-ленинисты" видят себя вынужденными заявлять: "мы стоим против Чан-Кай-Ши". Вот до чего люди довели себя. Хорошо, против Чан-Кай-Ши. Но за кого же вы стоите?
"Ленинская оппозиция в такого рода войне - отвечает статья - будет мобилизовать во всех странах все силы пролетариата с целью генеральной стачки, исходя из организации сопротивления против заготовки оружия и каких бы то ни было транспортов оружия, и т. д." (№ 32, стр. 250). Это позиция пацифистского нейтралитета. Задача международного пролетариата состоит, для Урбанса, не в том, чтоб помочь Советской республике против империализма, а в том, чтоб воспрепятствовать какой бы то ни было перевозке оружия - следовательно не только в Китай, но и в советскую республику. Такова ли ваша мысль? Или может быть вы просто не то сказали, что хотели? Не додумали свою мысль "до конца"? Тогда поспешите поправиться: вопрос заслуживает этого. Правильная формулировка должна гласить так: препятствовать всеми средствами отправке оружия контрреволюционному Китаю и всеми средствами облегчать приобретение оружия Советской республикой.
Чтоб показать, в чем точка зрения Ленинбунда отличается от точки зрения русской оппозиции, Урбанс преподносит два откровения: 1) если, в случае войны Советской Республики с Китаем, на стороне России вмешается в войну империалистическое государство, то коммунисты этого буржуазного государства не должны заключать со своей буржуазией гражданского мира, по учению Бухарина, а должны держать курс на низвержение своей буржуазии; 2) защищая Советскую республику в войне с китайской контрреволюцией, оппозиция должна не примиряться со сталинским курсом, а вести против него решительную борьбу. Выходит, что в этом будто бы и состоит отличие позиции Ленинбунда от нашей. На самом деле это путаница и, боюсь, сознательная. Оба притянутые за волосы тезиса относятся не к советско-китайскому конфликту, как таковому, а ко всякой вообще войне против советской республики. Урбанс растворяет частный вопрос в общем. Ни Лузон, ни Паз до сих пор не отрицали еще обязанностей международного пролетариата защищать Советскую республику в случае, если например, Америка и Великобритания напали бы на нее во имя уплаты царских долгов, отмены монополии внешней торговли, денационализации банков и заводов и пр. Дискуссия возникла из-за специфического характера советско-китайского конфликта. Именно в этом вопросе ультралевые обнаружили неспособность оценивать частные и сложные факты под классовым углом зрения. Именно им Ленинбунд открыл широко столбцы своих изданий. Именно по поводу их лозунга "руки прочь от Китая", "Фане" полтора месяца воздерживалась от выражения своей точки зрения, а когда дальнейшее воздержание оказалось невозможно, ограничилась половинчатыми и двусмысленными формулами.
При чем же тут теория Бухарина? Причем тут вопрос о прекращении борьбы со сталинским центризмом? Кто это предлагал? Кто говорил об этом? В чем тут дело? Для чего это нужно?
Это нужно для намека, будто русская оппозиция - не капитулянты и перебежчики, а русская оппозиция - склоняется к миру с центризмом под предлогом войны. Так как я пишу для неосведомленных или плохо осведомленных иностранных товарищей, то я считаю нужным хоть в двух словах напомнить здесь, как русская оппозиция ставила вопрос об отношении к сталинскому курсу в условиях войны.
В момент разрыва англо-советских отношений, отбрасывая с презрением ложь насчет пораженчества и условного оборончества, русская оппозиция, в официальном документе заявила, что во время войны для нее все вопросы разногласий встанут еще острее, чем во время мира. Такого рода заявление в стране революционной диктатуры, в момент разрыва дипломатических отношений с Великобританией не требует пояснений и дает во всяком случае гораздо более серьезные гарантии, чем те или другие статейки со стороны.
По этому вопросу разгорелась в 1927 г. неистовая борьба. Слышали ли Урбанс и его единомышленники что-нибудь насчет так называемого "тезиса о Клемансо"? С этим тезисом в руках аппарат, в течение ряда месяцев потрясал партию. Дело в том, что в виде примера патриотической оппозиции в лагере империалистов я указал на клику Клемансо, которая с 1914-1917 г. несмотря на объявленный буржуазией гражданский мир, вела борьбу против всех остальных фракций буржуазии, овладела властью и обеспечила победу французского империализма. Я спрашивал: найдется ли в лагере буржуазии дурак, который назовет за это Клемансо пораженцем и условным оборонцем? Это и есть знаменитый "тезис о Клемансо", который критиковался в тысячах статей и десятках тысяч речей.
Недавно вышла в Париже моя книга "Искаженная революция"[4]. В ней напечатана, в частности, речь моя на объединенном пленуме ЦК и ЦКК 1-го августа 1927 года. Вот что в этой речи сказано по интересующему нас вопросу: "Самые большие события в человеческой истории - это революция и война. Центристскую политику мы испробовали на китайской революции... Величайшим историческим испытанием после революции является война. Мы говорим заранее: сталинской и бухаринской политике зигзагов, недомолвок, обиняков - политике центризма - в событиях войны не будет места. Это относится ко всему руководству Коминтерна. Сейчас единственным экзаменом для руководителей коммунистических партий является вопрос: готовы ли они днем и ночью голосовать против троцкизма? Война же предъявит к ним гораздо более ответственные требования... Для промежуточной позиции Сталина места не окажется. Вот почему, позвольте сказать вам по чистой совести, что разговоры о кучке оппозиционеров, о генералах без армии и проч. и тому подобное, кажутся нам просто смешными. Все это большевики слышали не раз - и в 1914, и в 1917 году. Мы слишком ясно видим завтрашний день и готовим его... И в отношении внутренней политики медленному центристскому сползанию, в условиях войны места не будет. Все споры уплотнятся, классовые противоречия обострятся, станут ребром. Придется давать ясный и точный ответ... Центристская политика во время войны должна будет повернуться либо вправо, либо влево, т. е. либо на термидорианский путь, либо на путь оппозиции (шум)". Именно эту речь я закончил словами: "За социалистическое отечество? Да! За сталинский курс? Нет"! И когда по поводу этих слов Урбанс и его друзья рекомендуют мне ровно два года спустя продумать вопрос до конца, и понять, что во время войны нельзя мириться с центризмом, то я могу только с сокрушением пожать плечами.
Нет худа без добра. Советско-китайский конфликт снова показал, что внутри марксистской оппозиции необходимо непримиримое идейное отмежевание не только справа, но и слева. Филистеры будут хихикать по поводу того, что мы, маленькое меньшинство, занимаемся непрерывным внутренним межеванием. Но этим нас не смутишь. Именно потому, что мы маленькое меньшинство, вся сила которого в идейной ясности, мы должны быть особенно беспощадны к сомнительным друзьям справа и слева. В течение нескольких месяцев я пытался добиться от правления Ленинбунда ясности путем частных писем. Я ничего не добился. Тем временем, события поставили один из важнейших вопросов ребром. Разногласия вышли наружу. Началась дискуссия.
Хорошо это или плохо? Статья "Ди Фане дес коммунизмус" разъясняет мне пользу дискуссий и ссылается на вред, причиняемый Коминтерну отсутствием дискуссий. Я эти мысли уже один или два раза слышал раньше, не то от т. Урбанса, не то от кого-то другого, не могу точно припомнить. Но дискуссия дискуссии рознь. Было бы неизмеримо лучше, если бы русско-китайский конфликт не застиг Ленинбунд врасплох. В прошлом - было совершенно достаточно времени, чтобы подготовиться. Вопрос о термидоре и обороне СССР не новый вопрос. Хорошо, что дело не дошло до войны. А если б дошло? Все это есть аргумент не против дискуссии, а против неправильного руководства, которое замалчивает важные вопросы, пока они не прорвутся против его воли. Факт таков, что Ленинбунд оказался не подготовленным, по крайней мере на своей верхушке, к ответу на поставленный жизнью вопрос. Не оставалось ничего другого, как открыть дискуссию. Но до сих пор я на страницах изданий Ленинбунда не находил отражения дискуссии в самой организации. Редакция "Ди Фане дес коммунизмус" односторонне подбирала из иностранных оппозиционных изданий ультралевые статьи, положив в основу всей дискуссии смехотворную статью "симпатизирующего" коршиста. Сама редакция оставалась в стороне, как бы выжидая, что из этого выйдет. Несмотря на исключительную остроту проблемы, Урбанс терял неделю за неделей, ограничиваясь перепечаткой иностранных статей, направленных против марксистской точки зрения. Лишь после моей статьи, т. е. шесть недель спустя после начала дальневосточного конфликта, редакция "Ди Фане" сочла своевременным высказаться. Но и здесь она не торопилась. Короткая статья разбита на две части. Политические выводы отложены еще на неделю. Для чего? Неужели для того, чтобы дать место напечатанной в том же N клевете Радека на русскую оппозицию? Какова же была в течение этих шести-семи недель линия Ленинбунда в важнейшем вопросе международной политики? Неизвестно.
Это не годится. Такого рода методы ослабляют Ленинбунд, и оказывают лучшую услугу не только Тельману, но и Брандлеру.
Кто знаком с историей русской оппозиции, для того ясно, что Урбанс в половинчатой форме выражает те самые взгляды, которые злостно и недобросовестно приписывались русской оппозиции сталинцам. Бесчестно скрывая от рабочих наши документы, сталинцы неутомимо повторяют в десятках миллионов экземпляров, что оппозиция считает Октябрьскую революцию погибшей, термидор совершившимся, и держит курс на буржуазную демократию. Несомненно, что организационные успехи Сталина были в немалой степени обеспечены неутомимым распространением этой лжи. Но каково же бывает изумление, а моментами и прямое негодование, русских оппозиционеров, когда на страницах изданий Ленинбунда они находят в полузамаскированном виде дружеский совет: встать на путь, давно подсовываемый нам сталинцами.
Вопрос этот приобретает тем более острый характер, что среди ультралевых есть господчики, которые нашептывают друг другу на ухо: русская оппозиция сама согласна с тем, что термидор совершился, но она не говорит этого из "дипломатии". Как далеко нужно быть самому от революционной позиции, чтобы допускать у революционеров хоть на минуту такого рода отвратительную двойственность. Одно можно сказать: отрава зиновьевского и масловского цинизма оставила свои следы в рядах ультралевых. Чем скорее от таких элементов освободиться оппозиция, тем лучше будет для нее.
В разобранной нами программной статье, как бы подводящей итоги "дискуссии", заключается попутно ряд намеков на то, как по разным вопросам Урбанс был прав, а все другие неправы (заявление русской оппозиции 16 октября 1926 года; вопрос о создании Ленинбунда, не как фракции, а как самостоятельной партии, выступающей со своими кандидатами; вопрос о 1-го мая и 1 августа 1929 г., и пр.). Думаю, что лучше было бы, если бы статья не поднимала этих вопросов, ибо каждый из них знаменует определенную ошибку т. Урбанса, которой он до сих пор не понял. Я уже не говорю о насквозь ошибочной позиции 1923-26 г. г., где Урбанс, вслед за Масловым и другими, поддерживал партийную реакцию в ВКП, и вел ультралевый курс в Германии. В случае нужды я готов вернуться ко всем этим вопросам и показать, что ошибки Урбанса связаны между собою, что они не случайны, а вытекают из определенного метода мышления, который я не могу назвать марксистским. На практике политика Урбанса состоит из колебаний между Коршем и Брандлером, или из механического соединения Корша с Брандлером.
В этой брошюре разобраны разногласия, которые можно бы назвать стратегическими. По сравнению с ними разногласия по внутренним немецким вопросам скорее могут казаться тактическими, хотя и они, может быть, сводятся к двум разным линиям. Но эти вопросы надо будет разобрать особо.
Несомненно, однако, что в основе многих ошибок т. Урбанса в немецкой политике лежит неправильное отношение к официальной компартии. Рассматривать компартию, - не ее чиновничий аппарат, а ее пролетарское ядро и идущие за ней массы, как законченную, погибшую, отпетую организацию, значит впадать в сектантство. Ленинбунд мог бы сыграть большую роль, как революционная фракция. Но он сам отрезает себе пути к развитию своими, по меньшей мере, немотивированными претензиями на роль второй партии.
При идейной бесформенности Ленинбунда стремление поскорее стать "партией" приводит к тому, что он допускает в свои ряды и такие элементы, которые полностью порвали с марксизмом и большевизмом. Стремясь удержать их, руководство Ленинбунда уже сознательно воздерживается от занятия определенной позиции по целому ряду вопросов, что, конечно, еще более запутывает и ухудшает дело, загоняя болезнь внутрь.
Есть сейчас немало "левых" групп и группок, которые топчутся на месте, охраняя свою самостоятельность, обвиняя друг друга в том, что другая сторона идет недостаточно далеко, хвалясь тем, что они друг с другом не согласны на все сто процентов, выпуская время от времени газетки и находя удовлетворение в этом иллюзорном существовании - без почвы под ногами, без отчетливой точки зрения и без перспективы. Чувствуя свою слабость такого рода группы, или вернее их верхушки, больше всего боятся подпасть под чье-либо "влияние", оказаться с кем-нибудь или с чем-нибудь солидарными, - ибо где ты тогда, сладкая самостоятельность, размером в 64 кубических метра, нужных для редакционной комнаты?
С этим сочетается другая опасность.
В Коминтерне идейное руководство со стороны русской партии давно заменилось аппаратным командованием и диктатурой кассы. Хотя в деле протестов против диктатуры аппарата, правая оппозиция не менее активна, чем левая, наши позиции и в этом вопросе противоположны. Оппортунизм по самому существу своему национален, так как он опирается на местные и временные потребности пролетариата, а не на его исторические задачи. Интернациональный контроль для оппортунистов невыносим, и они сводят свои интернациональные связи по возможности к безобидным формальностям, подражая в этом Второму Интернационалу. Брандлерианцы будут приветствовать конференции правой чешской оппозиции, обмениваться дружественными нотами с группой Ловстона в Америке, и проч., под условием, чтобы каждая группа не мешала другой вести оппортунистическую политику на свой национальный лад. Все это будет прикрываться борьбой против бюрократизма и против русского командования.
С этими повадками левая оппозиция не может иметь ничего общего. Интернациональное единство для нас не декоративная сторона, а стержень наших теоретических воззрений и нашей политики. Между тем имеется немало ультралевых, - не только в Германии, - которые, под флагом борьбы с бюрократическим командованием сталинского аппарата ведут полусознательно борьбу за раздробление коммунистической оппозиции на самостоятельные национальные группы и за их освобождение от интернационального контроля.
Русская оппозиция не меньше нуждается в интернациональных связях, в интернациональном контроле, чем каждая другая национальная секция. Но я очень опасаюсь, что поведение тов. Урбанса вовсе не продиктовано стремлением активно вмешиваться в русские дела, что можно было бы только приветствовать, а наоборот: стремлением отодвинуть немецкую оппозицию от русской.
Нужно зорко следить за тем, чтоб под видом борьбы против бюрократизма в левой оппозиции не укрепились тенденции национальной замкнутости и идейного сепаратизма, которые, в свою очередь, неизбежно ведут к бюрократическому перерождению - только в национальных, а не в интернациональных рамках.
Если вдуматься как следует быть в вопрос, с какой стороны левой оппозиции грозит сейчас опасность бюрократизации и окостенения, то станет совершенно ясным, что не со стороны интернациональных связей. Гипертрофированный интернационализм Коминтерна мог возникнуть - на основе старого авторитета ВКП - только благодаря наличию государственной власти и кассы. Этих "опасностей" у оппозиции нет. Зато есть другие. Гибельная политика бюрократии вызывает необузданные центробежные тенденции и стремление уйти в свою национальную, а следовательно и сектантскую скорлупу, ибо, оставаясь в национальных рамках, левая оппозиция может быть только сектантской.
1. Нужно занять ясную позицию по вопросу о термидоре и о классовом характере нынешнего советского государства.
Нужно беспощадно осудить коршистские тенденции.
2. Нужно занять позицию самой решительной и безоговорочной защиты СССР от внешних опасностей, что не исключает, а наоборот предполагает непримиримую борьбу со сталинизмом во время войны еще более, чем во время мира.
3. Нужно отвергнуть и осудить программу борьбы за "свободу коалиций" и за все другие "свободы" в СССР, - ибо это программа буржуазной демократии. Этой программе буржуазной демократии надо противопоставить лозунги и методы пролетарской демократии, имеющей своей задачей, в борьбе с бюрократическим центризмом, возродить и укрепить диктатуру пролетариата.
4. Нужно теперь же занять ясную позицию по китайскому вопросу, дабы следующий этап не застиг нас врасплох. Нужно высказаться либо за "демократическую диктатуру", либо за перманентную революцию в Китае.
5. Нужно отдать себе ясный отчет в том, что Ленинбунд есть фракция, а не партия. Отсюда вытекает определенная политика по отношению к партии (в частности, во время выборов).
6. Нужно осудить тенденции национального сепаратизма. Нужно активно встать на путь интернационального объединения левой оппозиции на основе принципиального единства.
7. Нужно признать, что в нынешнем своем виде "Ди Фане дес коммунисмус" не отвечает назначению теоретического органа коммунистической левой. Необходимо создание в Германии объединенными силами немецкой и интернациональной левой серьезного марксистского органа, который способен был бы давать надлежащую оценку внутренней обстановки в Германии в связи с международной обстановкой и тенденциями ее развития.
Эти немногие пункты, далеко не охватывающие всех вопросов, кажутся мне наиболее важными и неотложными.
Л. Троцкий.
Константинополь.
7 сентября 1929 года.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
№ 5.